«Сказали, что прострелят колени»

С 22-летним бывшим политзаключенным Ильей Бохоном встречаемся в одной из варшавских кофеень. Он отказывается от кофе, признаваясь, что за годы заключения перепил его с избытком. Илья был осужден к трем с половиной годам по громкому «пинскому делу».

«Массовыми беспорядками» на послеизбирательной акции протеста на тот момент 17-летнего пинчанина расценили брошенную в сторону милицейского кордона пустую банку из-под энергетика и попытку сломать дерево. Потерпевших не было. Доказательств — тоже. А вот за избиения, которые Илья пережил в ночь с 9 на 10 августа 2020 года, никто так и не ответил.

Парень поступил после школы в колледж, но его задержали. В заключении он успел жениться и развестись, почувствовать настоящую поддержку родных, и одновременно — полное бессилие перед системой. Его унижали, наказывали за любую мелочь, клеймили как «политического» и держали в карцерах и ШИЗО в стенах с плесенью.

«Вясна» поговорила с Ильей Бохоном про задержание в ночь выборов, барановичское СИЗО, работу в колонии, давление на политзаключенных и контроль после освобождения.

«Нас отводили в комнату, где сотрудник в перчатках бил людей»

В августе 2020 года Илья только что окончил школу. Поступить удалось в Пинский индустриально-педагогический колледж. Но до начала студенческой жизни он не успел — начались протесты.

— Я видел, что происходит вокруг: как все голосовали за Тихановскую, все были за нее, как она выезжала... Помню, я сидел в машине, и услышал по радио, что снова победил Лукашенко. Хотя у меня самого еще не было избирательного голоса, было очевидно, что на выборах должна была победить Тихановская. Ну и вообще надоело, как людей унижают, беззаконие вокруг. Поэтому я решил поддержать людей и выйти с ними на протесты.

В ночь с 9 на 10 августа 2020 года, когда начались массовые протесты после выборов, Илья, только что поступивший в колледж, оказался среди задержанных:

— После митинга люди пошли по длинной улице. Многие ехали на машине, и мы тоже. Мы сигналили с остальными в поддержку людей, которые шли пешком. Когда мы заехали во двор, к нам сразу же выехали силовики. С одной стороны — автозак, а с другой — легковая. Сотрудники сразу начали бежать к нам, а мы не убегали, так как знали, что ничего противозаконного не сделали. Но нас сразу начали крутить, заламывать руки, положили лицом в капот и били по ногам.

После этого нас посадили в машину и повезли в участок, возле которого нас ждали сотрудники в масках. Один из них схватил меня за голову и зажал ее между своих коленей. Он начал сжимать все сильнее и бить по спине. К нему присоединился еще один сотрудник. Потом меня скрутили и повели в участок. Но скрутили так, что меня несли за руки.

Путь вниз, в тир, оказался особенно болезненным.

— Когда мы спускались в тир, то один сотрудник начал бить по мне коленом. На это ему другой сказал: «Не бей, а то убьешь!» Тот перестал. Мне надели наручники — зажали по максимуму. Там мы все сидели до утра. К этому времени кисти рук онемели от наручников.

Затем нас по одному человеку отводили в комнату, где сотрудник в перчатках бил людей, а потом, просто как собак, закидывал назад в тир. Люди после такого не могли встать даже. Когда сотрудники говорили кому-либо из них встать, а человек не мог, то его били по ногам дубинкой.

Утром нас начали поднимать на кабинеты на допросы. Целый участок был забит людьми. Некоторые просто лежали на полу. Было столько людей, что было сложно пройти. Меня подвели к кабинету по делам несовершеннолетних.

Когда я ждал, то ко мне подошел сотрудник и сказал: «Сунь палку в жопу, чтобы ты тек кровью»... Он ничего не сделал, а меня завели в кабинет. Там проверили мой телефон. На видео, которые у них были, я ничего не делал, поэтому сразу ничего предъявить мне не смогли. Так как я был несовершеннолетний, в участок вызвали мою маму. Она забрала меня под расписку домой.

«Я не думал, что меня могут посадить»

Почти год Илья учился в колледже, но в мае его задержали за участие в послеизбирательных протестах. Это произошло на второй месяц, как парню исполнилось 18 лет.

— 15 мая 2021 года я проснулся в шесть утра от продолжительного стука в двери. В глазке я увидел двух мужчин в гражданской одежде. Я спросил, кто они, на что они ответили: «Милиция». Когда я открыл дверь, они мне показали ордер на обыск. На мои вопросы, в чем дело, сотрудники начали требовать флаги, угрожали, что их найдут...

Я не понимал, что происходит. Эти сотрудники были чуть ли не моими ровесниками — очень молодые! Я их попросил снять обувь хотя бы — они отказались. Тогда я сказал: «Тогда я вас не пущу». Сотрудники предложили поехать с ними подписать документы, а потом пообещали привезти домой.

Но в машине они уже начали спрашивать про участие в протестах и морально давить и угрожать, что я поеду в тюрьму.

Илью отвезли в Следственный комитет, где они долго ждали следователя из Бреста:

— Приехал главный по Брестской области — Мартинович. Когда меня завели в кабинет, то он сразу сказал: «Ты под стражей». Мне показали видео, на котором я якобы бросил банку в строй милиции, хотя она и не попала ни в кого. То, что я говорил, не хотели слушать — говорили: «Будешь на суде про это рассказывать». Так я оказался в изоляторе.

Бывший политзаключенный рассказывает, что когда были задержания по «пинскому делу», у него даже мыслей не возникало, что он тоже может стать его фигурантом:

— Я не знал, что я совершил что-то противоправное. Я не думал, что меня могут посадить.

«На судах было смешно, но и обидно»

Илью судили в третьей партии «пинского дела». Его обвинение за «участие в массовых беспорядках» (ч. 2 ст. 293 УК) заключалось в том, что он бросил в строй милиции алюминиевую банку из-под энергетика. Однако потерпевшего по делу не было. Из свидетелей-милиционеров никто Бохана на суде не узнал. Также ему вменяли то, что он подошел к дереву и начал склонять его в сторону, чтобы сломать, — но ничего не вышло.

В зале суда сотрудник «Зеленстроя» отметил, что дерево выжило, не сломалось. Тем не менее его организация подготовила иск, стоимость дерева оценена бухгалтерией в 117 беларуских рублей. Этого оказалось достаточно, чтобы обвинить его по ч. 2 ст. 293 УК.

— Эти обвинения смешны. Я тогда понимал, что это все для того, чтобы просто меня посадить. На судах было смешно, но и обидно, конечно. Я понимал, что судят меня ни за что. Я надеялся, что это когда-то закончится и меня отпустят.

Бывший политзаключенный сразу вспоминает, что за все заключение один раз писал помилование:

— В 2022 году в колонию приезжал прокурор и сказал: «Напишите помилование, тогда вас домой отпустят». Но нас обманули. Еще один раз предлагали написать помилование в 2024 году — за три месяца до моего освобождения. Но я отказался, потому что я и так выходил на свободу.

Но, как признается Илья, у него всегда была надежда на досрочное освобождение.

«Давали понять, что легко сидеть не будет»

Бывший политзаключенный вспоминает, что ощущения от СИЗО, когда впервые туда попал, были жуткие:

— Меня отправили в старый корпус Барановичского СИЗО — это как старая конюшня. Было очень страшно. Там все старое, вонючее, всюду плесень. Были непонятные ощущения. Первое время я не понимал, где я нахожусь. Было очень жутко... Нас сразу начали сажать в карцер — непонятно за что. Я приехал, а меня через три дня в карцер посадили. Там четыре стены, два метра — не знал, куда там себя девать, думал, что с ума сойду там.

Было очень сложно. Там постоянно унижали, оскорбляли, сразу давали понять, что легко сидеть не будет. На этих зеков смотришь — страшно.

Парень вспоминает историю семьи Резановичей из СИЗО, которая его очень потрясла:

— Я слышал, как орала их мама на все СИЗО. Как Павел бил в двери, когда вели маму куда-то... Ее тащили, а она плакала и кричала от горя. Сын бился в двери и кричал: «Мама, мама...» Мне рассказывали сокамерники батюшки и сына, которые читали их дела, что людей посадили ни за что. Мне самому больно слышать, как она плачет на все СИЗО и кричит: — Сын, муж. Я в шоке был, когда узнал, за что их судили.

Илья говорит, что он сразу после задержания почувствовал к себе предвзятое отношение, как к политзаключенному:

— Дали бирку, спать можно было только на втором ярусе. Постоянно кидали в ШИЗО по надуманным причинам. Например, я убрал камеру в СИЗО в Барановичах, а они пишут в рапорте, что не убрано. У других заключенных по обычным статьям такого не было, а у нас [политзаключенных] постоянно.

«Мне сшили свадебный костюм — обычную робу, но красивую»

Парень вспоминает, что на суде он до последнего не верил, что ему назначат реальное лишение свободы — да еще и три с половиной года:

— Я до конца надеялся на отсрочку. Мне адвокат говорил, что из-за того, что был несовершеннолетним на протесте, могут назначить такое. Но когда я услышал про наказание в три с половиной года — меня перетрясло.

В последнем слове на суде Илья сделал предложение девушке, с которой встречался до задержания, но брак в таких условиях продержался около года.

— Она меня ждала, приходила на все суды поддерживать. Я решился сделать ей предложение, чтобы видеться в колонии на длительных свиданиях. В письме она ответила, что согласна. По началу было все нормально. Летом 2023 года мы расписались в колонии.

На промзоне за сигареты мне специально сшили свадебный костюм с карманами — обычную робу, но красивую. Она была как будто со стекла — блестела. Также у меня были тюремные духи — кондиционер для белья Lenor я налил в баночку для капель для носа. Такой спрей использовали как духи. Также за сигареты я подстригся — мне сделали модельную стрижку.

Расписывали тогда несколько пар. Свидетелем выступал сотрудник колонии, также была сотрудница ЗАГСа и еще какой-то мужчина, который фиксировал брак. Процедура бракосочетания в колонии прошла очень быстро. У нас спросили, согласны ли мы, и все. Потом жен отправили на обыск перед длительным свиданием на два дня. Наверное, это было лучшее в этой свадьбе.

А потом мы расстались — характеры не сошлись. Я не хотел ее сдерживать. Она хотела ходить куда-то, а я не хотел ревновать и себя убивать этими переживаниями. Так я понял, что нужно расходится, потому что только мне от этого хуже становилось.

Мы развелись, когда я был в колонии. Я подал заявление на развод в суд, но у меня его не приняли. Она подала и мне только потом прислали уведомление, что мы разведены. Я тяжело это пережил. Первый месяц вообще не знал, куда себя деть: ходил в печали, думал постоянно об этом. Но со временем становилось все легче, а по освобождению вообще забыл.

«Со временем все запретили для политзаключенных»

Свой срок Илья отбывал в бобруйской колонии. Условия там он называет жесткими. Но отмечает, что отношение к политзаключенным ухудшалось со временем:

— В 2022 году не так сильно прессовали, сотрудники были более лояльными к нам. Но со временем они придумывали что-то новое. К моему освобождению с политзаключенными нельзя было общаться, ничего у нас не брать и давать тоже.

Когда я заехал в колонию, то еще можно было образование какое-то получить, а потом уже нельзя. Со временем все запретили для политзаключенных: учиться, ходить в церковь, играть в футбол, ходить на курсы английского. Некоторые даже деньги за курсы ЕШКО заплатили, но их все равно повычеркивали.

Эти все запреты были в конце 2023-в начале 2024 года. Я даже не помню, какие события тогда произошли, чтобы так политзаключенным ухудшили положение. Нам всячески усложняли нам жизнь. На днях бывший заключенный, который недавно освободился из бобруйской колонии, говорил, что сейчас там просто невозможно сидеть — настолько там плохие условия стали. Просто ужасно.

Из-за ареста в первый учебный год Илья так и не получил среднее специальное образование. Парень делится, что в условиях колонии он не хотел получать образование — для этого не было никакой мотивации. В колонии посещал библиотеку — его интересовали исторические книги:

— А потом из библиотеки начали изымать якобы «экстремистские» книги. Я немного учил английский, но потом и их забрали. Также изъяли из библиотеки книги на польском языке. Сказали, что это вражеская страна. В библиотеки не осталось нормальных книг...

«Бригадир отказывался выдавать политзаключенным резину»

По словам бывшего политзаключенного, на промзону его не пускали, он перерабатывал резину, которую привозили с «Белшины»:

— На промзону было очень сложно попасть, но некоторые политзаключенные там работают. А я ходил на участок переработки сырой резины по три часа в день.

Но бригадир отказывался выдавать политзаключенным резину. Он говорил: «Вам нельзя давать, поэтому ищите сами». Мы не могли найти ее нигде, поэтому у нас всегда была не выполнена норма по резине, за что администрация нас прессовала. Норма была килограмм, а мы могли насобирать на грамм 300-400. Сотрудники спрашивали постоянно, почему мы не рвем резину, мы им говорили, как есть, но им было без разницы.

Перчатки выдавали раз в месяц, которые рвались за пять дней, а потом как хочешь, так и работай. Работали мы в большом двухэтажном цеху — там зимой было очень холодно. Денег за эту работу фактически не платили. В месяц начисляли копеек 50-60, но я никогда не видел этих денег.

«Какое бы у тебя не было здоровье — ты пойдешь на работу»

Что касается медицинской помощи в колонии, то Илья поделился историей, которая ярко иллюстрирует всю ситуацию:

— Помню, на футболе (когда еще разрешали политическим играть) я сильно подвернул ногу, она очень сильно распухла. В травмопункте диагностировал растяжение и дали костыли. Это было воскресенье, поэтому мне сказали прийти в понедельник и взять освобождение от работы. Но когда я пришел туда на следующий день, врач сказал: «Ничего тебе не дадим, иди на работу».

Какое бы у тебя не было здоровье — ты пойдешь на работу. Я к мастеру подходил, говорил, что мне сложно будет работать с костылями, но он сказал: «Если нет освобождения, то ничего поделать не могу».

Вообще в медчасти на все твои болезни выдают ибупрофен. Если только умираешь, тогда тебе дадут больничный. Зубной вообще отказывался лечить зубы — только вырывать. Говоришь, что болит зуб, а он отвечает: «Не вижу, чтобы у тебя что-то болело». В медчасти не хотели вообще лечить: ни таблетки, ни мази, вообще ничего не выдавали. Всегда один ответ: ибупрофен пропей — и все нормально будет.

Помню, у меня долгое время болел желудок. Я приходил в медчасть, а они мне ибупрофен выдавали. Его нужно было лечить, но они ничего не делали.

«Спали на голых досках»

По словам Ильи, в колонии существует много методов давления на политзаключенных:

— Нас постоянно пугали «крытой тюрьмой», новым уголовным делом по ст. 411 Уголовного кодекса и ШИЗО. Некоторых пугали «петушатней». Это все делали оперативники — по сути, только они решает, что с тобой будет в колонии.

Помню, в 2023 году оперативники вызывали всех и спрашивали: «Считаете ли вы себя политическими заключенными и знаете ли, что такое «Вясна»?» Под конец срока в 2024 году мне предлагали сняться в пропагандистском интервью — говорили: «Приедет какая-то Гладкая», но я не знаю, кто это такая. Я сказал, что мне это неинтересно и отказался. Мне ничего за это не было.

Как вспоминает бывший политзаключенный, оперативный сотрудник угрожал ему ужесточить режим — перевести на «крытую»:

— Но они не успели, так как мне оставалась только три месяца до освобождения.

Илья рассказывает, что в бобруйской колонии очень часто политзаключенных помещают в штрафные изоляторы по надуманным причинам. Последний раз — перед освобождением — Илья пробыл в ШИЗО 42 суток за то, что якобы хотел с кем-то в отряде отпраздновать свой День рождения.

— Мне выписали рапорт за то, что якобы по описи не хватало вещей. Хотя режимник сказал, что все соответствует, но просто надо выписать нарушение. Когда меня вели на наказание, начальник колонии спросил, сколько мне дней осталось до освобождения. Мне тогда оставалось 44 дня. Он сказал: «Сиди тихо, и тогда тебя никто трогать не будет».

Через два дня за мной пришел оперативник. Меня повели на прием к начальнику. Мне вменили, что я якобы разговаривал матами с начальником отряда. Сказали: «Подтверди это, и тогда через 10 суток тебя выпустят». Но меня не выпустили до конца срока.

Камеры ШИЗО находятся в подвале. Размером они три-четыре шага. В камере очень воняет и всюду плесень. Там очень холодно. Пол в камере деревянный, и по нему постоянно бегали от сырости какие-то маленькие насекомые. Кровать там прибита к стене, мы спали на голых досках. Нам не давали ни одеяла, ни подушки.

Я как раз был в межсезонку, когда отключили отопление и забрали телогрейки, которые выдавали на ночь. Также забрали термобелье, поэтому спали в одной робе. Я не знаю, как я это выдержал... Первые 15 дней я думал, что с ума сойду. Потом я понял, что мне просто нужно потерпеть до освобождения. И так справился.

Илья вспоминает, что в ШИЗО и ПКТ держали в марте-апреле 2024 года Эдуарда Бабарико, фигуранта «пинского дела» Игоря Соловья.

— Камеры ШИЗО забиты политическими. Обычных заключенных там встретишь не так часто. Туда отправляют за все: за то, что поговорили, за то, что чая попили, и просто за то, что ты политический...

«Первую ночь я не мог уснуть — боялся проснуться в колонии»

Освобождался Илья из колонии прямо из ШИЗО, поэтому не было возможности ни с кем попрощаться. Но и за это могут наказать других заключенных, отмечает парень.

— На утренней проверке мне сказали готовиться. Я освобождался с другим политзаключенным. Мы сидели в клетке часа два и ждали выхода. Перед выходам у нас обыскали все вещи, что у нас были. У меня были вообще все вещи из колонии, так как не было возможности раздать их — их просто принесли мне, потому что я был в ШИЗО. Нас сверили по документам и отпустили. Я вышел, а там родные ждут. Даже не верилось, что еду домой. Вообще не верилось.

Парень вспоминает, что первым делом дома он принял ванну с бомбочками:

— Я просто балдел и не верил, что я домой вернулся. Первую ночь я не мог уснуть — боялся проснуться в колонии. Думал, что это все сон.

«Сказали, что прострелят колени»

По освобождению в апреле 2024 года бывшему политзаключенному установили «превентивный надзор» на два года: с 22 до 6 часов нужно находиться по месту регистрации, два раза в месяц отмечаться в инспекции, не выезжать за пределы Пинска. Когда Илья стал на учет в уголовно-исполнительной инспекции, сотрудники силовых органов установили над ним полный контроль:

— Сразу после освобождения я боялся, что могут придти сотрудники. Сразу ко мне приехал ГУБОПиК. После проверки телефона они сказали: «Если еще раз тебя заметим на таких мероприятиях [акциях протеста], то прострелим колени».

Потом меня вызвали в КГБ, где угрожали: «Отправим обратно в тюрьму, если захотим». У меня постоянно проверяли телефоны, часто приезжали домой и устраивали обыски в квартире. Я постоянно был под их контролем. Меня это пугало. Я боялся, когда мне звонили неизвестные номера или звонили в двери, а я никого не ждал.

Часто сотрудники приходили внезапно без предупреждения. Они не звонили даже в домофон, а сразу в дверь стучали. Заходили и говорили: «Давай сюда телефон на проверку». Потом меня начали сажать на «сутки» в изолятор якобы за нарушения «превентивного надзора».

Последний раз выписали штраф. Но когда мне выписали очередное нарушение за то, что я якобы не открыл дверь сотрудникам, потому что не находился дома, я понял, что нужно убегать...

Я две недели скрывался в Пинске — меня искали все это время. Весной этого года я экстренно уехал в Грузию, откуда попал в Польшу. Меня объявили в розыск, но сейчас я чувствую себя в безопасности.

Илья отмечает, что, если бы он не покинул Беларусь, то его снова бы привлекли к уголовной ответственности за нарушение режима и его бы снова отправили в тюрьму. Но спустя пять лет, три из которых он провел за решеткой, говорит, что не жалеет о том, что тогда поддержал протест.

Поддержать Илью финансово можно тут.