Юрий Рововой: «Хозяин хостела вернул мне оплату за проживание, когда узнал, почему я уехал из Беларуси»

Юрий Рововой покинул Беларусь 24 августа 2020 года, и перед этим пару дней скрывался от преследования спецслужб.

— На меня завели уголовное дело. Я был удивлен, когда узнал, по какой статье — за «принуждение к забастовке с угрозой насилия», — вспоминает Юрий. — С российского номера через мессенджер Viber разослали сообщения менеджменту «Гродно Азот» и выше — и тем, кто был по нашей стороне, и кто был против стачкома, следующего содержания: если ты не поддержишь стачком, то мы вырежем тебя и твою семью. В сообщениях, адресованных людям, были упомянуты имена их детей.

Все это случилось 20 августа, и в вечернем выпуске новостей на БТ об этом рассказали. Утром следующего дня за мной пришли. Чудом меня не застали дома, я смог выйти, благодаря неравнодушным людям.

Несколько дней я не появлялся в публичных местах. И, посовещавшись с коллегами, решил уехать. Мне подсказали, что меня нет в базах данных с запретом на выезд, и 24 августа вечером я выехал из Гродно в сторону пункта пропуска Брузги-Кузница. Там пересек границу.

У меня была туристическая польская виза, открытая перед пандемией ковида, и по ней въехать мне было нельзя из-за ковидных ограничений. Мне сказали: у тебя два пути — или ты возвращаешься в Беларусь, или едешь в Польшу и подаешь заявление на международную защиту. И прямо на границе я его и подал, объяснил, почему не могу ехать назад.

С того момента и началась моя жизнь в Польше, которая, казалось, продлится недолго, но длится до сегодняшнего дня.

Неожиданно в Польше меня встретила волна солидарности от поляков, которые, как выяснилось, за нами очень пристально наблюдали и держали кулачки, и это очень помогало на первых порах жизни тут.

Сначала я поехал отбывать карантин в хостел. Узнав от моего товарища, почему я приехал, хозяин хостела вернул мне оплату за проживание.

Через несколько недель после того, как я отбыл карантин, по приглашению польского профсоюза «Солидарность» я пришел на встречу со Светланой Тихановской 5 сентября в Варшаве. После этой встречи председатель «Солидарности» Петр Дуда предложил мне работу в международном отделе профсоюза.

С января 2021-го, когда я получил решение о международной защите в Польше, а с ним и доступ и к рынку труда, работаю в польском профсоюзе.

Через профсоюз я познакомился с человеком почтенного возраста, который просит нигде не упоминать его. Его много раз задерживали в коммунистической Польше, в том числе во время введения военного положения. Нас очень многое объединяет — участие в сопротивлении, химическое образование.

Он предложил мне жить в его квартире, которая была у него свободна в Варшаве, первый год лишь за оплату коммунальных услуг. Я в это сначала не поверил.

Он предложил подписать договор, достал бумаги и спросил, на какой срок арендую квартиру. Я думал, три месяца или полгода. Он говорит: давай год. И оказалось, он был прав.

И вот с его помощью, понимая, как меня поддерживают поляки, я понял, что моя задача — поддерживать тех, кто находится в Беларуси и кто вынужденно оказывается в Польше.

И я начал помогать сначала работникам «Гродно Азот», а потом и людям с других предприятий, тоже из рабочего движения.

Из этой помощи другим и появилось то, что впоследствии стало «Рабочым Рухам» — сетью взаимопомощи. Невозможно было равнодушно смотреть, как людей увольняют и штрафуют за участие в митингах. И конечно, проблемы потом стали совсем другого рода, но в тот момент мы объединялись вокруг этого.

Жена и дочь Юрия приехали в Польшу в конце сентября 2020-го:

— Моей дочке на тот момент было полгода. Жене приходилось труднее, чем мне. У нее не было подруг, родных и знакомых в Варшаве.

Со временем все наладилось, мы расставили границы, где у кого личное время, чтобы жена могла пойти на курсы польского языка и по своим делам. И это очень помогло, что жена регулярно ходила на польский язык, могла с кем-то общаться. Она довольно неплохо заговорила по-польски, устроилась на работу в финансовый отдел компании.

— Ваша дочь, наверное, говорит по-польски лучше вас?

— Конечно. Поправляет нас. Ей пять с половиной лет. Говорит: не так у тебя папа с концувками. Видно, что она многих слов не знает ни по-русски, ни по-беларуски, и смело вставляет польские, чтобы объяснить. И в этом я вижу главный вызов в случае, если мы сможем скоро вернуться домой, то дочке может быть труднее всего.

Я наблюдал за другими людьми, которые уезжали из Беларуси с детьми от 10 лет, когда друзья начинают быть самым важным, и отрывать их от круга общения очень больно.

Эмиграция для подростков сопровождалась серьезными протестами, расстройствами, психическими в том числе. У их родителей, которые не могли вернуться в Беларусь из-за угрозы преследования, не было другого выбора.

— Вы упомянули про возможность возвращения в Беларусь. Рассматриваете ее в будущем для себя?

— Да. Потому что понимаю, что дом мой в Гродно, и мне хотелось бы туда вернуться. Там ты чувствуешь себя дома. Конечно, с течением времени все больше сомнений, насколько это будет возможно.

Думаю о дочери, о том, что в какой-то момент мы здесь должны ввязываться в ипотечный кредит, а это сильно привяжет. С другой стороны, все время жить и платить за аренду и думать, что вернусь в Гродно и буду жить там, не совсем разумно.

Чем больше проходит времени, тем больше появляется тут якорей, которые показывают, что, скорее всего, жить ты будешь в Варшаве. Пока дочь не подросток и недвижимость не приобретена, и нет никаких обязательств по кредитам здесь, в Польше. Хотелось бы верить, что получится вернуться.

— Что было для вас самым сложным в эмиграции?

— Эмиграция мне легко далась. Проблемы с жильем и легализацией решились быстро. Плюс я быстро выучил польский.

Больше всего меня выводили из равновесия случаи мошенничества, нечестности со стороны людей, которым брался помогать.

— Правильно ли я понимаю, что речь идет о политических беженцах, а на самом деле таковыми не являлись?

— Да, так и есть. Или на самом деле эти люди имели опасения, связанные с возвращением в Беларусь, потому что участвовали в протестах, но материальное положение, о котором они говорили, что им нужна остро финансовая помощь, оказывалось не таким плохим, как его описывали. Они просто считали нужным взять деньги, если их где-то можно получить даже обманом, не понимая, что ресурсы ограничены, и брали то, что нужно было людям, у которых нет абсолютно ничего.

Но есть и те, кого приходится уговаривать принять помощь, объяснять, что ему нужно побыстрее стать на ноги. Для нас было очень важно поддерживать участников стачки, которые уехали из Беларуси. Не просто разово помочь деньгами, а так, чтобы у них сложилась жизнь в новой стране, чтобы они получили новую профессию, чтобы у них все сложилось на новом месте.

— Если сравнить вас в 2020 году и сейчас, какие перемены с вами произошли?

— Хотелось бы сказать, что я стал более мудрым, но это не так. Я стал более осторожным. У меня упали розовые очки, и я понял, что происходящее в Беларуси — долгий исторический процесс.

Когда мы создавали стачком на «Гродно Азоте», казалось, что вот-вот все изменится и будет хорошо. Мне стало понятно, что жизнь выглядит по-другому.

Я понял, что такое депрессия. Ранее не понимал, когда у людей опускались руки. Думал, да что же тут такого: две руки, две ноги, иди, действуй. Понял, что это серьезный недуг, который чаще встречается в эмигрантских кругах, чем дома, в Беларуси.

— Что стало вашим антидепрессантом?

— Антидепрессанты. Они помогают в тот промежуток времени, пока ты их принимаешь. Работа с психотерапевтом помогла посмотреть по-другому и разобрать свои ошибки в мышлении, разобраться, почему они вырисовались в моей голове.

Очень важна поддержка семьи. Без нее очень тяжело выкарабкиваться из таких состояний.

— Вы думали о том, чем займетесь, когда вернетесь в Беларусь? Вы хотите вернуться на «Гродно Азот» или строить независимое профсоюзное движение?

— Опыт, который я получил за пять лет в «Солидарности», видя, как работает международное профсоюзное движение, мне хотелось бы перенести в Беларусь. Самым логичным было бы вернуться на то место, откуда я ушел, затребовать своего восстановления на работе и оттуда и начать работать. Мы окажемся в сложных реалиях, чтобы строить профсоюз, но оттого и интереснее.

Как вы знаете, сейчас на «Гродно Азоте» работники при заключении нового контракта проходят проверку на полиграфе. Один из вопросов, которые им задают: поддерживают ли они со мной связь.

Предприятие превращается в исправительную колонию. Забор там всегда был с колючей проволокой, и режим, и проходная. Но сейчас добавили новые правила: нужно сдавать смартфоны, вместо них на территорию завода брать кнопочные телефоны.

Почти все люди, с кем я общался и с кем мне было приятно поддерживать отношения, ушли с завода, потому что не могут выносить атмосферу, которую создают сотрудники КГБ.

— Как в условиях контроля со стороны властей и спецслужб действует «Рабочы Рух»?

— Мы работаем без претензий на объединение всех беларусов, потому что понимаем, что организация была признана властями «экстремистским формированием». «Рабочы Рух» — первая организация, с которой режим начал этот список.

Мы до сих пор взаимодействуем с работниками разных предприятий и помогаем людям в стране.

Благодаря усилиям нашей команды еженедельно делаем на ютуб-канале выпуски, которые посвящены проблемам беларуских государственных предприятий и острым социальным проблемам, по которым у нас есть инсайды.

Сообщество железнодорожников Беларуси — одни из самых активных участников организации. На железной дороге работает несколько десятков тысяч человек по всей стране. Перевозка грузов по железной дороге представляет интерес и для беларусов, и для зарубежных партнеров. Железнодорожники рассказывают как о проблемах внутри предприятия, так и о перевозке товаров с оккупированных территорий и товаров военного назначения.

Сейчас получать информацию из Беларуси в разы сложнее, чем это было в 2021 году. Помимо проверки на полиграфе, людей заставляют подписывать бумаги, что они ознакомлены с тем, что «Рабочы Рух», Сообщество железнодорожников Беларуси признаны «экстремистскими материалами». На этой же бумаге выписки из Уголовного кодекса: статья «измена государству», «создание экстремистского формирования или участие в нем» со сроками.

И конечно, когда люди подписывают такие предупреждения, когда тебя пугают, что за чтение этих ресурсов и за связь с этими организациями ты можешь уехать к колонию на 15 лет, немногие находят в себе смелость предоставлять нам информацию и делать ее публичной. Но тем не менее, такие люди есть.

— Что из опыта польской «Солидарности» было бы полезно для беларусов?

— Самое главное отличие поляков: несмотря на то, что они были в советском блоке, они говорили на польском языке. У них был один бело-красный флаг. И это стало общей точкой, которая, несмотря на все противоречия, смогла людей объединить.

Хотелось бы, чтобы беларусы понимали, что Беларусь — это не Советский Союз, у нас своя мова, культура. Без этой базы ничего у поляков бы не получилось.

Это самое главное их отличие, которое сильно бросается в глаза, и понятно, на чем они стояли и что дало возможность в 1989 году, когда обстоятельства сложились в пользу того, чтобы провести демократические выборы, что-то поменять в стране.

Люди сохраняли свою культуру, держали огонь сопротивления, как бы тяжело ни было. И вот пришел нужный момент — и они смогли пожать плоды.

— Если получилось у поляков, то получится и у беларусов?

— Получится, если беларусы будут считать себя беларусами. У нас ситуация тяжелее, чем у поляков. И обусловлено это тем, что во время развала СССР многие выходцы из других республик остались в Беларуси. Это были военные, чиновники.

К сожалению, многие из них и их детей остались в госаппарате, вооруженных силах, МВД. Из беларуского у этих людей только паспорт. Они по образу и подобию Советского Союза строят страну и живут этими представлениями. Они не чувствуют связи с народом, они связаны с той идеологией.